Дочь Кирова. Боевой путь Евгении Костриковой от медсестры до танкового командира
«Под Вильнюсом ее подразделение окружило немецкий танк. Из танка вышел с поднятыми руками офицер-эсэсовец, крупный, массивный. Один из советских офицеров предложил Костриковой: «Пусть узнает, кто их победитель». На Костриковой был шлем танкиста, скрывавший ее волосы и не дававший понять, что она женщина. Когда она сняла его, немец остолбенел. Он не мог поверить своим глазам. «В этой России — сплошные чудеса!» — пробормотал он». Это один из эпизодов очерка «Дочь Кирова» журналистки из США Эллы Винтер, который был опубликован в американском издании Soviet Russia Today в феврале 1945 года.
Медсестра, военфельдшер, спасавшая жизни боевых друзей
А она, дочь Сергея Мироновича Кирова — Евгения Кострикова (настоящая фамилия С. М. Кирова — Костриков, прим.), на полях сражений Великой Отечественной войны с самого начала. Имея неоконченное высшее образование, Евгения Кострикова окончила трехмесячные курсы медицинских сестер, после чего добровольцем ушла на фронт. Тогда и получила Евгения назначение в медико-санитарный взвод отдельного танкового батальона, который принимал участие в боях на Западном фронте во время битвы за Москву, отсюда и начались ее фронтовые пути-дороги вплоть до Победы в мае 1945 года. Более того, ей еще пришлось с боевыми друзьями, уже после объявления Победы, сражаться, освобождая Прагу.
В октябре же 1942 года Евгения Кострикова уже была военфельдшером танкового полка, ее 79-й танковый полк в составе Южного фронта принимал участие в Сталинградской битве. И в жестоких боях за Сталинград, когда, по словам Маршала Советского Союза В. И. Чуйкова, «…казалось, нельзя поднять над землей даже руку…», военфельдшер Евгения Кострикова на поле боя оказывала первую неотложную помощь раненым бойцам и командирам своего танкового полка, а также вытаскивала их, раненных, в безопасное место под плотным огнем противника, проявляя настоящее мужество.
После окончания Сталинградской битвы 79-й танковый полк, удостоенный звания гвардейского ( став 54-м гвардейским танковым полком, прим.), в составе Воронежского и Степного фронтов принимал непосредственное участие в Курской битве. И Леонид Юзефович Гирш, участник знаменитого танкового сражения, которое произошло под Прохоровкой, а после войны ставший писателем и поэтом, познакомился тогда с Евгенией Костриковой. Ему, раненному в бою офицеру связи, младшему лейтенанту Гиршу, медпомощь была оказана именно Костриковой.
Вот как впоследствии описал те события Леонид Гирш:
«…Противник стремился во что бы то ни стало прорваться к Прохоровке. Перед высотой горели немецкие танки, а мотопехота, рассеянная нашим огнем, беспорядочно отступала. Внезапно из-за высоты выползли вражеские машины. Их борта были облеплены автоматчиками. И танков немецких оказалось больше. Мы отошли на исходные позиции, отстреливаясь. Девять танков горело на поле, повсюду лежали убитые, стонали раненые. И санитары, ежеминутно рискуя собственной жизнью, отволакивали их подальше от места сражения.
До позднего вечера несмолкаемо гудели танковые моторы, грохотали и лязгали гусеницы. На огромном поле то тут, то там горели костры из танков и бронемашин. Вечернее небо заволокли дым и пыль. Закатное солнце не могло пробиться сквозь тучи военного происхождения. А как ясно, прозрачно начинался день, каким чистым и нежно-голубым было небо курской земли!
Ночью — новый приказ: прижать немцев к Северному Донцу. Командиром головного отряда назначили полковника Гольдберга. В составе головного отряда — танковые роты, пехота, истребительно-противотанковая батарея… Я, офицер связи, по-прежнему нахожусь в 55-м полку и вместе с головным отрядом вступаю на южную окраину Авдеевки. Неожиданность! По дну лощины нам навстречу — немецкие танки. Чуть больше дюжины…
Рота «тридцать четверок» и противотанковая батарея мгновенно развернулись и заняли боевые позиции. Спрыгнули с танковой брони автоматчики и залегли бок о бок со взводом противотанковых ружей. Дождались, пока немцы подошли поближе, пристрелялись и половину танков подожгли, остальные повернули назад. Однако вскоре показались другие машины. Стало очевидным, что противник вводит в сражение главные силы. И я, и полковник кричали в микрофон, вызывая штаб бригады, но безуспешно — радиосвязь не действовала.
Было ясно, что бригада позади головного отряда ведет бой с прорвавшимся противником, обрубает в наших боевых порядках немецкие танковые танковые клинья. Но мы, отрезанные, оказались в катастрофическом положении.
— Слушай, младший лейтенант, — сказал полковник, — смотайся-ка по-быстрому к комбригу, доложи, что бой ведем, но без поддержки авиации не продержимся, да и снаряды пусть подбросят, маловато осталось. И горючее на исходе… Давай-ка!
Я повернулся, чтобы идти к своей машине
— Постой-ка, — остановил меня командир отряда. — Гляди! — и протянул мне бинокль. Посмотрел я в бинокль и похолодел: километрах в трех от нашего НП пылила по полю большая вражеская колонна.
Мигом я вскочил в машину. Моим водителем был Василий Степанович Захарченко, опытный шофер, отец двоих детей, человек неторопливый, основательный и неизменно спокойный. С машиной он обращался, как никто, и слушалась она его замечательно.
— Василий Степанович, — сказал я, — давай на полной скорости на КП бригады.
Бригадный КП находился в четырех-пяти километрах от наших боевых порядков.
— Не тревожьтесь, командир, дорогу знаю! — успокоил меня Захарченко.
Василий Степанович называл меня просто «командир» — и все. Беспокоиться мне, понятное дело, причины не было: у моего водителя полный запас бензина и патронов. Есть и вода, и еда, а машину — хоть сейчас на выставку, настолько все в ней прилажено и подогнано.
Полевая дорога была вдрызг размолочена, изрыта воронками, загромождена перевернутыми, изуродованными бронетранспортерами и догорающими грузовиками. Пришлось искать обходной путь. Мне было известно, что неподалеку, на правом фланге, дрались гвардейцы 11-й бригады. Бой не прекращался ни на мгновение. Казалось, что мне в лицо бьет его палящее дыхание. Помимо тревоги, страха за судьбу передового отряда, мне было душевно больно, что ничем не могу помочь своим бывшим товарищам. Так хотелось, чтобы они выстояли и не погибли. Но что же я, офицер связи, мчавшийся в машине на КП бригады, мог сделать, что мог изменить? Скверно и мрачно было на душе.
Вдруг — я ничего не успел сообразить — автомобиль резко рванулся вправо. Я выпал из сиденья и больно ударился головой об ящик с гранатами.
— Товарищ командир, несильно зашиблись? — послышался голос водителя. — Зараз открою дверцу, подождите…
Я выбрался наружу, потираю ушибленный лоб и замираю от страха, разглядев слева огромную глубокую воронку. Попади туда на той самой полной скорости какою неслись… Не разбирая дороги, не быть бы нам живыми. Я огляделся. Кругом — ни одного целого здания. Мы вроде на каком-то полевом стане. Прямо на земле лежат раненые, человек двадцать. Лица в крови и копоти, гимнастерки обгорели. В санитарную машину их буквально запихивают, потому что места мало, а хочется увезти побольше с поля боя.
Ко мне подбежала невысокая стройная женщина, туго подпоясанная офицерским кожаным ремнем. Военфельдшер, как можно было понять по знакам различия. Строгие серые глаза, казалось, кричали о помощи.
— Товарищ младший лейтенант, откуда?
Я объяснил.
— Слушай, вода у тебя есть?
— Есть.
— Поделись, и побыстрее. Все, что было, раздали раненым. Вот — отправляю. Никаких машин больше нет, а раненых много, есть такие тяжелые, — срочно оперировать надо.
Я слушал с сочувствием, пока Захарченко вытащил канистру с водой и передал подошедшим санитарам.
— Кострикова Евгения Сергеевна, военфельдшер 54-го танкового полка, — усмехнувшись тому, что наконец-то решилась представиться, сказала моя собеседница. Мы пожали друг другу руки, а я продолжал думать, чем еще можно помочь.
— Да вот у нас бинты есть, сухари, тушенка.
— Спасибо, дорогой, — сердечно и просто сказала Евгения Сергеевна, — бинты, конечно, возьму, а тушенку и сухари оставьте себе. Не до того сейчас моим раненым. Будешь проезжать по тылам бригады. Загляни в медсанбат, передай капитану, пусть пошлет хотя бы две-три бортовых машины. Объясни ему получше, где я нахожусь. Ну счастливо, братское спасибо! Может, еще увидимся…
Просьбу военфельдшера выполнил в точности, а капитан медслужбы сказал мне, что встретился я на поле боя с дочерью Сергея Мироновича Кирова. Как известно, настоящая фамилия его была Костриков.
На обратном пути я не застал Евгению Сергеевну. Ее тяжело ранило снарядным осколком. Храброго военфельдшера отправили в полевой госпиталь. Однако предположение Евгении Костриковой все-таки сбылось. Мы еще не раз встречались на военных дорогах. Там, на Курской дуге, Евгения Сергеевна спасла жизнь двадцати семи танкистам. Некоторых выносила из горящих машин. Награжденная орденом Красной звезды, после госпиталя вернулась в корпус, и в составе соединения прошла весь боевой путь, вплоть до майских дней 1945 года, когда гвардейцы встретили День Победы в Чехословакии. Вот, собственно говоря, пока и все! А жаль…»
Да, неопровержимым фактом является, что Евгения Сергеевна Кострикова тогда смогла спасти жизни 27 танкистам, и это только в период боев с 12 по 25 июля 1943 года. При этом Женя сама была ранена осколком немецкого снаряда, который попал в ее правую щеку.
Офицер оперативного отдела, а затем боевой танковый командир
За свои подвиги Евгения Кострикова тогда была представлена к ордену Красной Звезды, а после завершения лечения в госпитале она снова возвращается в свой родной мехкорпус, но уже не военфельдшером…, гвардии старший лейтенант Евгения Кострикова была назначена в оперативный отдел 5-го гвардейского механизированного корпуса. Однако штабная работа Евгении оказалась вовсе не по душе, и она стала добиваться, чтобы ее отправили в танковое училище.
Что двигало ею? Возможно, ответ находим в том же очерке «Дочь Кирова», уже известной нам американской журналистки Эллы Винтер:
«Я спросила: «Что заставило вас поступить в службу танков?» Теперь воительница стала еще эмоциональней: «Я решила пойти на фронт, как только началась война. Я выбрала танки, потому что они являются самым сильным оружием и уничтожают большинство немцев. Мне нравится симфония музыки танков», — воскликнула она. Я видела, как сжимаются и разжимаются ее маленькие кулачки, как выступили слезы на ее глазах, они душили ее голос».
Да, как поется в песне «Т-34» Михаила Калинкина:
«А поле боя держится на танках,
Взревут моторы, и сверкнет броня.
По грязи, по оврагам полустанков
Прорвут любую линию огня.
И дрогнет враг от танковой атаки,
Рубеж непроходимый будет наш.
По сотне грамм из запыленной фляги
За танк родной поднимет экипаж.
И за Урал седой, творца победы
Танкисты не забудут помянуть.
Пускай без нас скучают лазареты,
Приказ получен, завтра снова в путь.
Уходят танки, стройные колонны,
Уходят танки в ковылях сухих,
И над землей, от битвы раскаленной,
Зарницы звонко провожают их.
Приказ получен, с песней под тальянку,
Танкистам, эх, закат или рассвет,
Ведь поле боя держится на танках,
И по-другому не бывает, нет.
Ведь поле боя держится на танках,
И по-другому не бывает, нет!»
Но это было позже, а во время учебы в Казанском танковом училище Евгения Кострикова, хрупкая с виду девушка, стойко переносила все тяготы обучения, в первую очередь тяжелые физические нагрузки. Ведь только для того, чтобы хорошо водить танк, требовалась настоящая физическая сила, к примеру, для выжима одного из двух рычагов бортового сцепления требовалось усилие в 15 килограммов, а для выжима педали главного сцепления — уже 25. Осилила! И Евгения Кострикова с отличием окончила ускоренные курсы Казанского танкового училища и снова вернулась в свой родной 5-й гвардейский механизированный корпус, но уже командиром танка Т-34. И если за всю войну танкистами смогли стать только около 20 женщин, окончивших же танковое училище среди них было всего 3. И лишь одна — Евгения Сергеевна Кострикова — после завершения училища командовала не просто танком, а танковым взводом, а в конце войны и танковой ротой! Она приняла участие в боях по освобождению Кировограда, города, названного в честь ее отца! которые шли в январе 1944 года, также в боях по форсированию Одера и Нейсе, и к 30 апреля 1945 года выйдя к юго-восточным окраинам немецкой столицы. От Берлина же ее танки 5 мая были выдвинуты в Чехословакию для освобождения Праги. Именно в Чехословакии и завершила свой боевой путь гвардии капитан Евгения Кострикова.
Бои за освобождение Чехословакии стоила больших жертв нашему советскому народу: полмиллиона бойцов потеряла Красная Армия в боях за освобождение Чехословакии, 140 тысяч из них погибли.
В ходе же Пражской операции общие потери советских войск составили 49 348 человек, из них погибли 11 265 наших солдат и офицеров.
Показательны в этом плане слова Маршала Советского Союза Ивана Конева, которые читаем в его книге «Сорок пятый»:
«Когда я бываю на Ольшанском кладбище в Праге, где покоится прах наших солдат и офицеров, погибших в дни Пражской операции, я с горестным чувством читаю на надгробьях украшенных цветами могил, дату «9 мая». В сущности, война уже кончилась, а эти люди погибли здесь, на пражских окраинах, когда вся наша страна уже праздновала Победу, погибли в последних схватках с врагами, бесстрашно доводя до конца начатое дело».
И строки Приказа Верховного Главнокомандующего в адрес
Командующего войсками 1-го Украинского фронта Маршала Советского Союза Конева от 9 мая 1945 года № 368:
«…Сегодня, 9 мая, в 20 часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, освободившим столицу союзной нам Чехословакии — Прагу, — двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий».
И, безусловно, этот грандиозный салют был и в честь капитана танковых войск Евгении Сергеевны Костриковой!
И еще несколько строк о героине повествования
Евгения Сергеевна Кострикова стала кавалером орденов Красного Знамени и двух Красной Звезды, орденов Отечественной войны 2-й и 1-й степеней, а еще и медалей «За отвагу» и «За оборону Сталинграда».
А мы, давайте, всмотримся в ее фронтовую фотографию: в ее взгляде отражаются и Честь, и Мужество, и величайшая любовь к Отечеству!
