Осколок пробил тетрадь со стихами и письмо матери — фронтовой корреспондент погиб в 20 лет

Продолжая зарисовки о молодых поэтах, погибших на полях сражений Великой Отечественной войны, расскажем о Всеволоде Багрицком. Сева, как звали его домашние, родился в 1922 году, в семье известного советского поэта Эдуарда Багрицкого. И многим, особенно старшим поколениям, думаю, известны такие стихотворные строки Багрицкого-старшего «Нас водила молодость…»:

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Но в крови горячечной

Подымались мы,

Но глаза незрячие

Открывали мы.

Возникай содружество

Ворона с бойцом —

Укрепляйся, мужество,

Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая

Кровью истекла,

Чтобы юность новая

Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном

Теле — навсегда

Пела наша молодость,

Как весной вода.

Не мог, конечно, тогда и подумать глава семьи Эдуард Багрицкий, что эти строки его стихотворения окажутся пророческими для судьбы всей его семьи, судьбы одновременно трагической и героической. Сам Эдуард Георгиевич Багрицкий рано умер, а его жену Лидию Густавовну репрессировали всего лишь за попытку заступиться за арестованного мужа сестры — поэта Владимира Нарбута…

«Арест матери я принял как должное, — писал потом Всеволод Багрицкий в своем дневнике. — В то время ночное исчезновение какого-нибудь человека не вызывало удивления. Люди ко всему привыкают — холоду, голоду, безденежью, смерти. Так привыкли и к арестам. Маму увезли под утро. Встретился я с ней через два года посреди выжженной солнцем казахстанской степи».

Довоенная жизнь и творчество Всеволода Багрицкого

Окончив школу, Сева Багрицкий поступил на заочное отделение Литературного института имени Горького, и уже тогда его литературные труды публикуют в «Литературной газете» и в газете советских профсоюзов —«Труде». Писал он пьесы, романтические стихи. Зимой 1938–1939 годов Сева Багрицкий пришел в творческий коллектив молодежного театра, вот как о том периоде вспоминал впоследствии поэт Александр Галич:

«Я познакомился и подружился с Севой Багрицким в 1939 году. Нам посчастливилось быть в числе участников и создателей пьесы и спектакля «Город на заре». И вот там-то, в Московской театральной студии, я впервые увидел Севу — по-мальчишески нескладного, длинноногого, сутуловатого, с темным пушком над верхней губой. Севка, как и все мы, студийцы, делал в студии решительно все — писал пьесу, режиссировал, играл в массовых сценах, выпускал стенную газету, придумывал этюды, пытался даже (при фантастическом отсутствии слуха) сочинять музыку».

Весной 1941 года они втроем — Всеволод Багрицкий, Исай Кузнецов и Александр Галич написали пьесу «Дуэль». Писали ее в перерывах между занятиями и репетициями, писали по ночам и во время отдыха, и друзья мечтали, конечно, о премьере своей пьесы. Но, 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война…

Война воина и поэта

С первых дней Великой Отечественной войны Всеволод Багрицкий добивался отправки на фронт, невзирая на то, что он был снят с воинского учета по причине сильной близорукости. Долго ему отказывали, но в декабре 1941 года Всеволод обращается в Политическое управление Красной Армии с просьбой отправить его во фронтовую печать, и ему дают добро. Город Чистополь, в котором Всеволод Багрицкий тогда находился, в теплые периоды года жил пароходным сообщением по Каме, а зимой был практически наглухо отрезан от остального мира. И все зимние, так сказать, призывники и мобилизованные в Красную Армию, с великим трудом добирались тогда в Казань. Им приходилось, держась за веревку, привязанную к задку саней, идти в лютую стужу и в буран, когда в двух шагах ничего не видно, а если отстанешь, то заметет и заморозит. Но, они шли, чтобы встать в строй защитников Отечества.

Фронтовой путь Всеволода Багрицкого начался уже 8 января 1942 года, именно в этот день он и записал в дневнике:

«Чин мой техник-интендант… Получил назначение в армейскую газету в должности писателя-поэта».

Вместе с поэтом П. Шубиным Багрицкого назначали в редакцию фронтовой газеты «Отвага» 2-й Ударной армии, которая с юга шла на выручку осажденному Ленинграду. Редакция располагалась поначалу в селе Папоротно, на правом берегу Волхова. А когда войска 2-й Ударной армии форсировали Волхов и взяли Мясной Бор, редакция «Отваги» перебралась в Новую Кересть, затем в Кересть Глухую, а оттуда выдвинулась в район Красной Горки, на острие главного удара. Корреспонденты «Отваги» постоянно находились на переднем крае, продвигались вместе с войсками в глубь немецкой обороны и, бывало, сами участвовали в боях. А бои шли практически непрерывные, наши пытались прорвать кольцо немецкой блокады Ленинграда.

И эти первые встречи с войной потрясли Всеволода Багрицкого своей жестокостью. Он пишет в дневнике:

«Весь противоположный берег усеян трупами. Из-под снега видны серые солдатские шинели. Нет, не чувство страха охватывает при виде этого зрелища, а чувство глубокого бесконечного одиночества. Особенно поразила меня фигура бойца — первая, которую я увидел. Голова и плечи его были занесены снегом. Он лежал спиной к дороге, поджав ноги к груди. Из-под снега были видны только часть спины и фляжка. Скоро его занесет совсем. И весной, когда тронется Волхов, унесет в Ильмень».

Поэтому в редакцию газеты Всеволод Багрицкий пишет о героизме солдат и офицеров, сражавшихся на Волховском фронте в районе Мясной Бор — Спасская Полисть. Тогда же и написал Багрицкий свое стихотворение «Ожидание»:

Мы двое суток лежали в снегу.

Никто не сказал: «Замерз, не могу».

Видели мы — и вскипала кровь –

Немцы сидели у жарких костров.

Но, побеждая, надо уметь

Ждать негодуя, ждать и терпеть.

По черным деревьям всходил рассвет,

По черным деревьям спускалась мгла…

Но тихо лежи, раз приказа нет,

Минута боя еще не пришла.

Слышали (таял снег в кулаке)

Чужие слова, на чужом языке.

Я знаю, что каждый в эти часы

Вспомнил все песни, которые знал,

Вспомнил о сыне, коль дома сын,

Звезды февральские пересчитал.

Ракета всплывает и сумрак рвет.

Теперь не жди, товарищ! Вперед!

Мы окружили их блиндажи,

Мы половину взяли живьем…

А ты, ефрейтор, куда бежишь?!

Пуля догонит сердце твое.

Кончился бой. Теперь отдохнуть,

Ответить на письма… И снова в путь!

1942. Фронт.

 Приведем и несколько его дневниковых записей: 

** 12 февраля 1942 года. «Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму?.. Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые…»

 ** 16 февраля 1942 года. «Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография… Вот перечень моих «счастливых» дней… Теперь я брожу по холодным землянкам, мерзну в грузовиках, молчу, когда мне трудно «.

 Багрицкий почти все время на передовой с бойцами, редко появляется в редакции и только для того, чтобы сдать очередную статью в газету. Вот запись Всеволода о фронтовых журналистских буднях: «Сегодня вернулся из второй поездки на передовую. Я бродил по разрушенным деревням, где не осталось ни одного целого дома. Я видел жителей, почти всю зиму просидевших в землянках».

 В феврале 1942 года редакция газеты «Отвага» находилась в лесу в нескольких километрах от Мясного Бора. 26 февраля 1942 года, выполняя очередное задание редакции газеты, Багрицкий отправился в деревню Дубовик (под Чудово, Ленинградской области), чтобы записать рассказы летчика, который на днях сбил два немецких истребителя. И в то время, когда он записывал рассказ героя, началась бомбежка. Одна из бомб оборвала жизни и поэта, и летчика.

Из воспоминаний ответственного секретаря газеты «Отвага» В. А. Кузнецова: «Когда над деревней появились немецкие бомбардировщики, Багрицкий и летчик отошли от окна и сели на пол в простенке. Это была единственная мера предосторожности с их стороны. Мгновенная смерть так и настигла их. На бледном лице Всеволода навек застыло выражение удивления или, пожалуй, недоумения, словно в последний миг своей жизни он произнес негромко: «О!»».

Осколок вражеской бомбы пробил и полевую сумку, и тетрадь с надписью «Стихи», и письмо матери. Всеволод Багрицкий погиб в 20 лет, а его фронтовая жизнь исчислялась всего 34 днями…

Похоронили молодого поэта и фронтового корреспондента прямо в лесу на перекрестке фронтовых дорог недалеко от редакции. 

Из литературного наследия Всеволода Багрицкого

 *** Ты помнишь дачу и качели.

Ты помнишь дачу и качели

Меж двух высоких тополей,

Как мы взлетали, и немели,

И, удержавшись еле-еле.

Смеялись.

 А потом сидели

В уютной комнате твоей.

Был час, когда река с луною

Заводит стройный разговор.

Когда раздумывать не стоит

И виснут вишни за забор.

Здесь, ни о чем не беспокоясь.

Торжествовала старина.

Сквозь лес мигнет огнями поезд,

Гудок…

 И снова тишина.

— На дачку едешь на удачку, —

Друзья смеялись надо мной:

Я был влюблен в одну чудачку

И бредил дачей и луной.

Там пахло бабушкой и мамой,

Жила приличная семья.

И я твердил друзьям упрямо.

Что в этом вижу счастье я.

Не понимая, что влюбился

Не в девушку, а в тишину,

В цветок, который распустился,

Встречая летнюю луну.

Здесь, ни о чем не беспокоясь,

Любили кушать и читать.

А я опаздывал на поезд

И оставался ночевать.

Я был влюблен в печальный рокот

Деревьев, скованных луной,

В шум поезда неподалеку

И в девушку, само собой.

 *** Баллада о дружбе.

Если ты ранен в смертельном бою,

В жестокой сражен борьбе.

Твой друг разорвет рубаху свою.

Твой друг перевяжет рану твою.

Твой друг поможет тебе.

Был ранен в бою командир Абаков

Фашистской пулей шальной.

И ветер развеял гряду облаков,

И солнце качалось на гранях штыков…

Был ранен в бою командир Абаков.

На помощь к нему поспешил связной

Товарищ и друг — Квашнин.

Он рану рубахой перевязал.

Потом ползком под откос.

Гудела земля, стучало в висках.

Сквозь дым и огонь в покойных руках

Он дружбу свою пронес.

Уже вдалеке сражения дым.

Пахнуло травой и ветром лесным.

Жаворонки поют:

«Возьми винтовку мою, побратим.

Возьми винтовку мою.

Возьми винтовку, мой друг и брат.

Без промаха бей по врагу…»

Быть может, они разглядели тогда

В предсмертный последний миг.

Как черными крыльями машет беда.

Как в черной крови пламенеет вода.

Как гибель настигла их.

Если ты ранен в суровом бою,

В жестокой сражен борьбе.

Твой друг разорвет рубаху свою.

Твой друг перевяжет рану твою.

Твой друг поможет тебе!

Книгу стихов и писем Всеволода Багрицкого издала через двадцать два года после его смерти мама Лидия Багрицкая.

Рядом с могилой мужа на Новодевичьем кладбище Лидия Густавовна установила и памятную надгробную плиту в честь сына.

Юный поэт и воин покоится в новгородской земле

Лидия Багрицкая знала, что ее сын Всеволод похоронен где-то в лесах под Мясным Бором, а из телевизионного альманаха «Подвиг» писателя Сергея Смирнова Лидии Густавовне стало известно о поисковой работе новгородца Николая Ивановича Орлова, и она написала ему письмо с просьбой найти могилу сына, чтобы перезахоронить его останки рядом с отцом.

На поиски могилы Всеволода Багрицкого у Николая Орлова ушло несколько лет, в поиске участвовали и члены созданного им в 1968 году первого в Новгородской области поискового отряда «Сокол». И хотя после войны вырос новый лес, заросли окопы, местность изменилась до неузнаваемости, все же могилу Всеволода находят. Но Лидия Багрицкая не дожила до этого известия, поэтому останки солдата и поэта Всеволода Багрицкого остались лежать в могиле, вырытой руками его боевых товарищей.

Правда, новгородские студенты установили на ней скромный военный памятник, а в 2012 году по инициативе поисковиков и просто неравнодушных людей пирамиду со звездой заменили на мраморный обелиск, расчистили и огородили территорию захоронения. И могила Всеволода Эдуардовича Багрицкого стала памятным местом Долины смерти, где на небольшом участке земли всего в несколько гектаров полегло не менее 200 тысяч наших советских воинов…

Завершая повествование о Всеволоде Багрицком, вспомнились строки Александра Твардовского, подвигающие нас, ныне живущих, помнить о героях Великой Отечественной войны:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны,

В том, что они — кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, —

Речь не о том, но все же, все же, все же…