«Помощи не было, дело шло к изнасилованию». История Натальи из Борисова, отсидевшей за убийство отца

Тему домашнего насилия на страницах «Мінскай праўды» мы поднимаем достаточно часто, но нет по этой актуальной для любого общества проблеме даже двух одинаковых историй. В каждой из них — своя боль.

Вот только о последствиях длительного психологического давления, физического насилия и издевательств мы не писали никогда, лишь с высокой долей вероятности предполагая, что травмы, полученные ребенком в детстве, в дальнейшем скажутся на его жизни. И скажутся плохо.

ОФИЦИАЛЬНО. Наталья Шидловская, жительница Борисова, была осуждена по части 2 статьи 319 УК Беларуси (убийство). Убитый — отец Натальи.

Конечно, пример Натальи — частный случай. Дикий. За гранью. Но этот частный, дикий и за гранью пример заставляет задуматься о судьбе ребенка, над которым издевались на протяжении многих лет.

Автор материала подчеркивает, что приведенный ниже текст — это лишь версия, которая построена на воспоминаниях Натальи.

Детство

— Когда мне было 14, а брату — 12, умерла мама. После этого все домашние заботы легли на мои плечи: мне нужно было убирать, готовить на всех, стирать, а также в школу ходить, конечно. Отец не очень хороший был, ему поставили психиатрический диагноз (сам он называл это «белым билетом»). И еще — эпилепсия. Был требовательным по отношению к нам, агрессивным. Зато с другими детьми во дворе общался абсолютно нормально. Хотя дети всегда держались немного настороже, ведь он часто повторял: «Даже если я с кем-то что-то плохое сделаю, мне за это ничего не будет. Максимум год в психушке. У меня ж «белый билет»!» Официально отец не работал — инвалидность, но получал наши с братом деньги по потере кормильца и забирал их себе. Тратил исключительно на свои нужды, технику себе покупал, например. Одевались мы в то, что люди отдавали после своих детей.

Стал со временем заглядывать ко мне в ванную. Мне неуютно было, конечно, но с какой целью он это делает, я тогда не понимала: при маме такого никогда не случалось. Потом начал трогать под разными предлогами, но сексуального контакта не происходило. Потом уже стала понимать, что происходит, что изнасилование — дело времени. Правила были дома жесткие, малейшее нарушение — избивал шнуром от телевизора. Больно, очень больно бил. Я стала прогуливать школу — за это тоже бил. Брат пробовал заступаться за меня, но что он мог: ребенок совсем! Мне очень хотелось, чтобы кто-то нас забрал с Сережей (братом. — Авт.) либо чтобы отец умер. Вот скажу честно: с каждым разом было все хуже, хуже и хуже. Уже хуже некуда просто!

Как-то после жуткого избиения я не выдержала и обратилась в милицию. Его вызвали. Что там было — не знаю, но он вернулся домой, попросил забрать заявление и повел меня на рынок покупать вещи. Это был единственный раз, когда он что-то новое мне купил. Заявление я забрала.

А потом все началось заново. И было просто невыносимо. Я в школе говорила, к завучу обращалась, но это ничего не дало. Все говорили: мол, потерпи, тебе уже немножко осталось до 18 лет. Но реально не было сил! К тому же он начал уже не просто бить, а душить меня. Понимаю сейчас, у меня тогда была депрессия, я не знала, к кому еще пойти, даже из дому убегала. Он находил меня постоянно, хоть я пряталась у подруг, и снова избивал, и вот это самое… А всем было все равно.

План

У меня появился парень, ему было 17. Он мою жизнь знал, я ему рассказала, хотя парень не местный был, приезжий. И мы решили: так дальше продолжаться не может, нужно что-то делать. Да, мы с парнем обсуждали убийство отца. Идея эта была его, он предложил. Видно, хотел найти выход для меня из этого страшного положения, облегчить мне жизнь. Мне было полных 17 лет тогда, до совершеннолетия оставалось меньше года, после чего я теоретически могла бы уйти. Но я понимала, что он не отпустит меня. Да и идти куда? Общежития никто не дал бы, так как квартира наша большая и я имею возможность жить в отдельной комнате. Все шло к тому, что еще чуть-чуть — и он изнасилует меня. Сил терпеть не было, если честно.

Я уже говорила, что мой отец странный был. Ловил голубей, и мы их готовили, пропаривали. Голубятня была недалеко от нашего прежнего жилья, старого барака. Накануне отец избил меня, очень болело все тело. Приставал уже очевидно, не отпускал никуда. Хоть все вокруг — в школе и во дворе — знали, но никто ничего не делал. Помощи ждать было неоткуда, дело шло к изнасилованию, а я очень боялась этого. Я, кстати, даже ртуть из градусника как-то ему в еду добавляла, но ничего не произошло с ним, даже не заболело ему ничего. И вот собрался он на эту голубятню ночью и нам предложил с ним пойти. Мы согласились. Мой парень взял с собой наш кухонный нож, большой такой, с длинным лезвием. Но парень сам, если честно, отца моего боялся: поговаривали, что люди, которые не совсем психически здоровы, физически очень сильные. И в моменты, когда им угрожает опасность, сила еще увеличивается. Справиться с такими очень тяжело.

И вот мы втроем идем на голубятню. Они разговаривали о чем-то, но я даже не вслушивалась в разговор (мне если честно, было очень страшно). Я понимала: если, допустим, мой парень достанет нож, но не закончит свои действия…  У отца постоянно пика была с собой, кастет. Он всегда их носил и ничего не боялся. А ведь, если бы отец только заметил нож, он сразу убил бы нас обоих. План наш был в том, что именно парень мой убьет отца, ведь он высокий и сильный, а я — мало того, что маленького роста, так и физически намного слабее их.

Убийство

В какой-то момент отец прошел вперед, мы находились немного позади. Мне стало очень страшно, я говорю парню: мол, не надо, давай другое что-нибудь придумаем. Но он не послушал. Приблизился к отцу, обхватил его за шею и стал наносить удары. Я стояла на некотором расстоянии, но все хорошо видела. Я очень боялась. Мне стало казаться, что он неубиваемый какой-то и настолько сильный, что не умрет, а даст сдачи. И нет, никаких других чувств, кроме страха, что он выживет, у меня не было.

Отец не падал, парень просто опустил его тело на землю, и продолжил наносить удары. В уголовном деле написано, я помню, всего их было 22. Лично я не нанесла ни одного удара. Я смотрела на тело отца и все еще боялась, что он не умер, что сейчас поднимется и убьет нас обоих. Жалости по-прежнему не было, только немножко чувство свободы при мысли о том, что вроде бы все закончилось, мое это мучение. Стресс был очень сильный.

Я знала, что у отца с собой кошелек (там были деньги), и забрала его. Нож выбросила. Было около двух часов ночи. Мы пошли в круглосуточный магазин, купили то ли одну, то ли две бутылки водки и мороженое. Домой поехали на такси, помню, что таксист потом на суде еще показания давал. Выпили, но я так и не опьянела совсем. Легли спать.

Задержание

Начало светать. Думаю, было где-то около пяти утра, когда в дверь постучали. Пришли из милиции. То ли дворники тело обнаружили так рано, то ли люди, которые на работу шли. Я сделала вид, что очень долго поднимаюсь, одеваюсь, хотя на самом деле просто растерялась. Не знала, что говорить. Я не думала вообще, что нас найдут. Документов ведь у него при себе никаких не было. Кто сможет опознать его? Но почему-то чудненько опознали, без всяких проблем. Никакого плана, чтобы прикрыть себя, у нас с парнем не было, мы заранее не договаривались, кто что будет говорить.

Милиция начала ходить по квартире, проводить обыск. Брат проснулся, который ничего не знал вообще. Я стала придумывать, что говорить. Что отец, допустим, на улице с какими-то друзьями общался, куда-то собирался и якобы постоянно где-то, а мне не докладывает… Мол, его мог убить кто угодно фактически. Дом у нас был милицейский, и он не раз конфликтовал с соседями. Я в то время не знала ни о существовании судебно-медицинской экспертизы, ни о следственных, оперативно-розыскных мероприятиях. Думала, если нас никто не видел, значит, никто не заподозрит… В итоге я сказала, что мы были дома, а куда мог отец уйти, не знаем, тем более время сейчас очень раннее и мы просто спали.

Нас все равно забрали в милицию, на всякий случай. Мол, так положено. Сняли отпечатки пальцев, сделали другие процедуры. Там уже парня стали больше допрашивать, хоть он раньше в поле зрения органов и не попадал. Поддавливать стали. И он сознался. В итоге парень на меня все валит, а я — на него, ведь договоренности не было. Я-то думала, что он поумнее и будет отказываться, потому что он был в квартире, когда пришли из милиции опрашивать, составляли протоколы. Прекрасно все слышал, о чем я говорю, что иду в отказ: мол, не знаю ничего. Надо было этой версии и придерживаться, действовать именно так. Но он чего-то испугался и в итоге сознался. Естественно, нас дальше начали крутить.

Потом на очной ставке он придумал, что изнасиловал меня, а я ему приказала отца убить, тогда якобы не заявлю никуда. Всякую ерунду говорил. Но он был из благополучной семьи, одевался всегда очень хорошо, отец какой-то начальник у него. Родители нашли ему хорошего адвоката.

И я подумала, и люди подсказали, что лучше по делу идти одной (мне не очень-то хотелось получить большой срок).

ОФИЦИАЛЬНО. Убийство, совершенное группой лиц, наказывается лишением свободы на срок от восьми до двадцати пяти лет, или пожизненным заключением, или смертной казнью.

Я думала: ладно, мне немного дадут, так как у меня эти обстоятельства…

Всю вину я взяла на себя…

Приговор

Все разом и закончилось. За одно заседание суда всех выслушали. В этот же день вынесли приговор. И даже с учетом обстоятельств (что он ко мне приставал, бил — все, что происходило у нас дома, подтвердилось) не было никакого снисхождения. И мне дали такой большой срок. Девять с половиной лет. Хотя судили как несовершеннолетнюю, ведь на момент совершения преступления мне не исполнилось еще восемнадцати. Как запросила прокурор, так и дали. Было страшно, я подумала, что ни семьи у меня не будет, ничего. Это же целая жизнь фактически! Реально это и было в мыслях.

А парня освободили в зале суда. Его мама мне потом передачу один раз отправила. Прислала шампунь. Ну, чтобы чистенькая ходила, помылась. Вот.

Кстати, когда милиционеры в утро убийства проводили обыск, они вскрыли комнату отца, которую тот всегда запирал на ключ. Там были найдены фотографии моих приятельниц в нижнем белье. Он фотографировал их в таком виде. Говорил, что отпустит меня на улицу, только если они согласятся позировать для такого фото. Подруги всегда очень сочувствовали мне, скажу честно. Сотрудники органов опрашивали их, они все рассказали и подтвердили, что отец ко мне приставал. А он ведь и к ним приставал, просил разрешения «потрогать».

Девочки меня и в дальнейшем не бросили. Одна из них собрала мне сумку, когда меня забрали в СИЗО, со многими мы переписывались, когда я сидела, поддерживали. С некоторыми я общаюсь до сих пор.

Тюрьма и дальнейшая жизнь

Отношение ко мне в тюрьме было вполне нормальным. В некотором смысле там было даже лучше, чем дома: чистенько всегда, каждый убирает за собой. Ни драк, ни агрессии — ничего этого я там не видела. Было довольно много малолеток, им тоже, как и мне, было страшно.

В тюрьме я закончила среднюю школу, отучилась на швею. Нарушений никаких не допускала и, отсидев больше половины срока, спокойно пошла на замену режима, под домашний арест. И вот открылись ворота… Стою, куда идти — не знаю. Помогли добраться до Минска, потом до Борисова. Я пошла пешком домой, не поехала на автобусе специально, просто чтобы посмотреть изменения. Все стало по-другому, мобильники эти у всех. Зашла к подруге, там меня покормили. Дома ждал брат, мы с ним долго разговаривали… Назавтра пришла подруга (не по колонии — я с ними ни с кем не общаюсь), рассказала мне все, пояснила, сориентировала, помогла подключить сим-карту. Мне очень хотелось влиться в обычную человеческую жизнь. Я была под домашним арестом и соблюдала его, вопросов со стороны органов ко мне не было. Нашла работу. Познакомилась с будущим мужем. Родила ребенка, второго, третьего. Четырнадцать лет уже мы вместе, детям — 13, 9 и 4.

Совесть меня не мучает. Злости на отца уже нет. Злость есть на тех, кто мне не помог. До сих пор злость есть. Совесть должна не меня мучить, а их. Сегодня даже за мелочь можно загреметь на учет как семья в социально опасном положении. Сейчас государство более пристально наблюдает за детьми, и это хорошо. Тогда было все не так. Со стороны ответственных лиц — только безразличие. Я не видела детства, я не видела вообще ничего хорошего. Понимаете?

И, если бы у меня была возможность сейчас что-то изменить, я бы, наверное, просто уехала тогда в другой город, чтобы меня никто никогда не нашел…