Отверженный, но победивший: Азарёнок о роли Сталина в истории

Два года назад, в юбилей Сталина, я написал для «Минской Правды» письмо Вождю. Уж не знаю, дошло ли. И вот мы дожили до его 147-го дня рождения. Дожили благодаря ему. Потому что вся наша жизнь, каждая секунда её, каждое её дыхание нам подарил Вождь Союза Советских Социалистических Республик. Он был во главе страны в тот момент, когда стоял вопрос — быть нам или не быть. Вообще — в истории, на карте мира.

Я — апологет Сталина. Апологетика без кавычек, в прямом, изначальном смысле греческого термина «апо-логу» — это заступничество, взятое по совести, обязательство оправдать свой предмет в глазах истории, защитить его перед несправедливым судом общества, очистить.

Вы выходите все судить его. Он — отверженный. Он — проклятый. Он тот, с кем не хотим мы жить. Не хочет его видеть наша слабая, ленивая, жалкая сущность. Мы хотим комфорта, благополучия, благолепия. Можно ли нас упрекать за это? А он этого не даёт. Он даёт только бой, только страдание, только преодоление, только жертву. И он сам предсказал своё отвержение.

Сказали ему: «Будь проклят!
Пей, осуши до дна…
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»

Он не годится для современной жизни, где кафе стало больше, чем библиотек. Он в ней потеряется, это не его время. Его невозможно представить в штатском костюме, только в военном френче. Кстати, посмотрите кадры последнего, предсмертного, 19-го съезда. Там Вождь во френче — один. Ушло его время.

Но не нам его судить.

Не вам — историки. Сколько раз вы предавали то, что писали вчера? Ещё вчера вы защищали свои кандидатские по истории КПСС, ещё вчера вы писали о влиянии решений пленума на надои, а потом мгновенно переобулись, отряхнули прах с ног своих и просветлели в новом духе. А он — «во всём виноват». Нет. В вашей трусости, вашем малодушии, вашем приспособленчестве он не виноват.

Крестьяне, раскулаченные, перенесшие великие потрясения — и не вам его судить. Да, глупо сейчас звучат речи тех, кто рассказывает о каком-то великом благополучии при нём. Теплушки с умирающими детьми — страшная картина. Но ведь вы сами ещё недавно ох как чёрный передел устраивали. И пожгли усадьбки барские вы вдоволь. Так вы этим пламенем его и вызвали, накликали. И кровь оплатилась кровью. Но самое главное — он забрал у вас зерно, жестоко забрал, да. И продал его на Запад. Но на деньги эти он купил не виллы себе и элите своей. А станки и оборудование, которое сделало больше пушек и танков, чем немцы. Без этих пушек и танков не было бы ничего, никакой земли, никакого зерна и никакого хлеба. Только одна большая Хатынь на всю нашу землю.

И не интеллигенции его судить. Вы все пресмыкались перед ним, вы все славословили его. И стыдно смотреть на то, как вы не его топчете, он в могиле, а себя топчете, свои собственные слова, стихи, песни, свои мечты и порывы.

Не мы ль, певцы почётной темы,
Мир извещавшие спроста,
Что и о нём самом поэмы
Нам лично он вложил в уста?

Не те ли всё, что в чинном зале,
И рта открыть ему не дав,
Уже, вставая, восклицали:
«Ура! Он снова будет прав…»

И он дал неграмотному крестьянству дворянскую культуру. Он сделал Пушкина самым главным советским писателем. Он дал миллионам и миллионам возможность стать инженерами, писателями, учёными, он пустил их в жизнь, сломав вековечную преграду, стену, барьер между «культурным слоем» и вечно забитой массой.

И не вам его судить за ГУЛАГ. Тем, кто приватизировал Норильский Никель. Тем, кто моржу гигантскую получает с того, что руками заключённых, умирающих, голодных, битых людей делалось. Вы не смеете, сидя за бокальчиком дорогущего вина в элитной гостинице, поминать те кости замёрзшие, что выпиваете в своём бокале.

Всё, что мы имеем — все трактора, все комбайны, все институты, все школы, вся нефть и весь газ, всё оружие, и ядерное тоже, благодаря которому мы живём, всё это — сталинская индустриализация. Не было бы её, не победил бы он во внутрипартийной борьбе — не быть нам на этом свете. Но вы его все проклинаете за это. За то, что мы живём.

Он был жесток и суров, и страна ответила ему взаимностью, выбросив из Мавзолея и снеся все памятники.

Но не «детям Арбата» его проклинать. У вас, у ваших отцов и дедов руки по локоть в кровищи. Они вершили революционный террор, они устраивали расказачивания, они пытали в застенках Одессы и топили офицеров на баржах. И он тоже, да. Там не было гуманистов. Но вы решили сделать из него «козла отпущения», все свои грехи свалить на одного? Нет уж.

И не тем, кто пропил его наследство, кто растерял страну, кто отдал Полтаву Мазепе, а Европу американцам — не вам его судить из тёплых кресел, не вам.

И даже не церковным людям его судить. Ведь именно иерархи и Синод благословили отречение Царя. Слово Церкви в феврале 1917 года урезонило бы народ, не дало бы свершиться повсеместному предательству. Но вы ждали себе патриарших риз и вынесли портрет Царя. Получили ризы кровавые, терновые.

Что было бы, если бы в октябре 1941 года он выехал из Москвы? Правительство уже собиралось в Куйбышеве. Шла битва воль — сталинская и гитлеровская. Он понимал, что его посадят в клетку и будут измываться, если немцы возьмут Москву. Но он также понимал, что если уедет в Куйбышев — всё рухнет, и народа нашего большого не останется. Это был его главный сталинский удар, эта битва воль, и сталинская воля, беспощадная, страшная, тяжёлая — победила.

Он не любил никого, и его никто не любил. Он сына своего не обменял. Дочь его прокляла, она говорит о нём с ненавистью. Да, рядом с ним не было никакой любви, никаких человеческих чувств. Одна непреклонная, страшная, всепобеждающая государственная воля. Он никогда не проявлял никаких чувств. Только железная логика, только борьба, только интрига, только смерти, смерти и смерти, которые он брал на себя.

Но выбор был прост — или он, или Троцкий. Тогда бы мы стали вершить мировую революцию до талого, и нас, слабых, просто бы уничтожили. Второй выбор — он или Гитлер. И тогда выжившие рабы завидовали бы мёртвым. И третий выбор — он или трумэновская атомная бомба. И не осталось бы даже воспоминаний о нас.

Отверженный, проклятый, одинокий, оставленный даже соратниками, которые у мёртвого тела уже принялись от него отрекаться. Я присоединяюсь к нему. Я разделяю это отвержение. Никакой любви, никакой жалости, никакой пощады. Только одна бесконечная воля.

Он родился в самый короткий день в году. Когда солнца практически нет. Так и провёл он жизнь — овеваемый лишь ледяными ветрами истории.

И этим холодом он испугал саму смерть, которая хотела забрать наш народ.

Вождь.

Григорий Азарёнок