Если присмотреться к разнообразию военных пропагандистских плакатов времен Великой Отечественной войны, можно заметить интересную особенность. Среди привычных нарисованных красноармейцев, партизан, женщин-ополченок, рабочих, призывающих на боевые и трудовые свершения, мы обязательно увидим… детей. Ребят-подростков с мужественными лицами – в обрамлении надписей, призывающих к зоркости, бдительности, инициативности…

«Про кого они, эти плакаты?», – спросит читатель. «Про меня», – ответит минчанин Герман Красильников. – «Про одного из тысяч «ястребков», детей, задетых лихолетьем войны». Но кто они такие – эти самые «ястребки»?

– Герман Иванович, расскажите, пожалуйста, о себе.

– Сам я родом из Харовска Вологодской области России. Служил в авиации, но значительная часть жизни моей связана с другим уголком этой страны – Смоленской областью, где трудился во главе Руднянского молочно-консервного комбината. Возглавлял это предприятие 40 лет! При мне он был отмечен орденом Ленина, переходящим Красным знаменем… А какие там были люди! Под моим началом трудился сам Михаил Егоров, один из нескольких разведчиков, водрузивших Знамя Победы на рейхстаг в Берлине весной 1945 года! Помню и времена похуже: черной тенью перед глазами до сих пор маячат 1990-е годы, когда в дни экономической стагнации страны на молочно-консервный то и дело заезжали «братки» – хотели подмять его под себя… Все было… Но сейчас, в спокойные годы старости, мне, уже минчанину, вспоминаются другие непростые времена – война, которую я встретил ребенком, и не самое простое довоенное детство, проведенное на Вологодчине.

– Какими вы помните последние предвоенные годы?

– Мои родители – выходцы из патриархальных крестьянских семей. Отец был старшим милиционером: как сейчас помню его синюю форменку и «кубик» в петлице – погон в то время еще не носили. Семья, в которой кроме меня были еще дети, жила небогато: папа, младший чин правоохранительных органов – вечно пропадал на службе, а мать вела хозяйство. В том числе и огород у деревянного домика, подсобный участок. Жили дружно, не голодали, в рванье не ходили, хотя никаких предметов роскоши не было. Это сейчас у всех детей гаджеты, игрушки одна сложнее другой, заграничные путешествия… Аналогов всех этих утех – наручных часов, велосипеда, прочих вещей – у меня не было. Хотя семьи вокруг жили по-разному – у некоторых были и деликатесы, и красивые вещи… Но, несмотря на небогатый быт, время проводили в играх и учебе. Лично я ходил в стрелковый кружок ДОСААФ и в будущем видел себя защитником Родины.

– Как отец?

– Да, но его милицейская служба тут ни при чем. Родитель мой до петлиц, позже – погон правоохранительного ведомства носил вензеля «Н II» («Николай II»), до революции служил в лейб-гвардии Егерском полку, куда отбирали лучших из лучших. Воевал он на Первой Мировой войне, имел Георгиевские награды. И лишь со временем перешел от защиты рубежей страны на бдение за покоем внутренним – в уголовный розыск. В Великую Отечественную, кстати, он возглавил спецгруппу контрразведки, позже поднялся по карьерной лестнице, став начальником Харовского городского отдела милиции. Но я, ребенок, его неспокойных будней не видел, жил в своем мире, хотя «сковорода» (так мы называли круглый черный радиоприемник, что висел на стене) то и дело рассказывал о неспокойных событиях – мир семимильными шагами шел к новой мировой войне. Малые конфликты полыхали на небосводе далекими зарницами: диктор говорил то о действиях итальянцев в Эфиопии, то о боях республиканцев с фалангистами под Мадридом, то о японо-китайской войне… Не знали мы, что вскоре разгорится пожар, который заденет и нашу родную Вологодчину.

– Тот самый день – 22 июня 1941 года – в сознании запечатлелся?

– Почти по минутам. Как сейчас помню: мне десять лет, учусь в пятом классе. Все как всегда – и вдруг радио сообщает о нападении Германии. Все отнеслись к этому без страха, даже с некоторым удивлением: чего это они вдруг? Мы ж такая страна! Они на карту хоть раз глядели: какая Германия, а вон он какой – СССР!? Ничего, подумали, с финнами в прошлом году управились, и с этими так же будет. Но вскоре оказалось, что новый противник – не чета предыдущим. Уже поздним летом первого года войны до Вологодского края стали долетать «Хейнкели–111» и «Дорнье–217», бомбить мосты, соединяющие столицу с северо-западом страны – Мурманском и Архангельском. А также железнодорожные станции – в том числе и нашу, харовскую. Школа была в полукилометре от станции, и после налетов ребята бегали к разбитым вдрызг составам поглядеть – можно ли чем вкусным поживиться? А что там найдешь? Вагоны с паровозами, как игрушки, на боку, грузы догорают, все в дыму, рельсы и шпалы лежат навалом… За самовольство нас даже примерно наказали – вызывали в школу мать, отец, поборник порядка, тоже сильно отругал.

– Какие, кроме налетов авиации противника, были еще приметы войны?

– По январь 1942 года то и дело приходили составы с населением, успевшим уехать из замыкаемого в блокаду Ленинграда. Вереницы вагонов, в некоторых поездах пассажиры уже мертвые. Бывало, их число доходило до половины! Ехали раненые, изголодавшиеся… Помню, как на станции то и дело выгружали людей на носилках. Часть эвакуированных поселили в Харовске – и они после войны на берега Невы уже не вернулись. Так велик был страх перед пережитым там горем!

Еще одной приметой стало количество батарей ПВО, прожекторных станций, которые приехали защищать станцию и мосты от самолетов люфтваффе. Столбы белого света то и дело бродили по темному ночному небу, в его лучах темнели вспышки разрывов зенитных снарядов, со всех сторон обкладывавших силуэты вражеских самолетов…

Помню, как из хозяйства, словно метлой, вымело весь автотранспорт – они были переданы на нужды фронта и производства. В тылу остались лишь старенькие машины, среди которых диво-дивное даже для 1940-х годов – грузовики на дровах!

А наша детская жизнь пока шла своим чередом, но в 1943 году и ее коснулись перемены.

– Вы попали в «ястребки»?

– Да!

Истребительные отряды (в народе — «ястребки») – военизированные добровольческие отряды из лиц, не подлежащих первоочередному призыву. «Ястребки» способствовали общественному порядку, охраняли важные объекты, содействовали милиции, армии и контрразведке. Делились на истребительные батальоны (подчинявшиеся местным отделам НКВД СССР) и группы содействия истребительным батальонам. Последние состояли из школьников и студентов, рабочей молодежи, выполняли второочередные задачи, опираясь на военкоматы и администрацию населенных пунктов. Уже к концу июля 1941 года в СССР было создано 1755 истребительных батальонов (численностью от 100–200 до 500 человек) и 300 тысяч групп содействия истребительным батальонам (от 70.000 до 150.000 человек). Через них, по некоторым данным, за войну прошло до трех миллионов юных граждан.

– Как началась ваша жизнь в «ястребках», как это движение выглядело изнутри – глазами подростка?

– Деловито и буднично. В начале 1943 года к нам в школьный класс пришел 20-летний демобилизованный лейтенант-военком – набирать ребят в истребительный отряд. Он внушал уважение: в гимнастерке, с командирским планшетом на боку, хромой, без четырех пальцев на руке – был ранен в Советско-финляндскую войну 1939 – 1940 годов. Все захотели пойти служить: после школы он натаскивал нас в стрельбе из мелкокалиберной винтовки, учил окапываться малой пехотной лопаткой, преодолевать полосу препятствий и много чего еще. Вскоре «мелкашкам» ТОЗ-1 на смену пришли винтовки системы Мосина – длинные, тяжелые. И только потом они сменились более удобными, подходящими нам по росту карабинами той же системы с укороченным штыком. За год я получил специальность «подносчик патронов», став вторым номером расчета пулемета системы Дегтярева. В мою задачу входило носить за наводчиком сумку с четырьмя магазинами в виде дисков-«блинов». Я должен был не плошать, всюду поспевать за пулеметчиком, ловко подавать сменный магазин, принимать от него опустошенный – класть его в сумку, подсказывать насчет происходящего вокруг, вне сектора стрельбы.

– Как выглядел отряд харовских «ястребков»? Как проходило обучение?

– Нас было 24 подростка. Мы одевались в обычную гражданскую одежду, но позже встали на довольствие в военкомате и обмундировались как солдаты – в форму цвета хаки и пилотки. Частенько приходилось оказывать содействие военному комиссару, выполнять подсобные поручения, на которые старались не тратить силы взрослых людей, отвлекать их от чего-то большего. Например, то и дело приходили задачи: отвезите милицейскому отряду на телеге ящики с продуктами и прочими нужными припасами. Или: посторожите такое-то имущество.

Но время от времени военный комиссар приходил к нам в школу со словами: «Завтра утром собраться у школы – выступаем». И у нас начиналась совсем иная жизнь. А мы-то и рады: и школу пропустить, и почувствовать себя взрослыми!

– Куда он вас водил?

– В «командировки», как мы тогда говорили. Мы отправлялись в отдаленную деревню, часть домов в которой была высвобождена – и отведена под нас. Каждой пятерке по одному домишке с печью, где мы жили по месяцу, по два и больше. Питались тем, что давали местные крестьяне, что брали из дому, порой еду нам подкидывал военкомат. Все очень просто: завернул себе на день краюху хлеба с солью в носовой платок – и вперед! С этой импровизированной базы то и дело отправлялись на довольно ответственные для нас, малолетних, задания: нести дежурство по охране объектов, стоять в оцеплении какой-либо местности, в окрестностях которой шла спецоперация.

– Можно поподробнее: что за миссии?

– Охрана объектов неслась нами посменно – по 10 – 12 часов. Мы стерегли железнодорожные мосты, стрелки, семафоры, склады, развилки дорог… Поначалу отношение к своей деятельности у мальчишек было как к приключению, но постепенно такое отношение выветрилось. Этому способствовала отправка нашего контингента на оцепление территории – при таком задании все было серьезно и могло закончится по-всякому.

– Но какие могли быть опасности в лесах Вологодчины – за сотни километров от фронта?

– Как только наша противовоздушная оборона стала сильной и налеты врага на транспортную инфраструктуру перестали давать нужный эффект, немцы принялись забрасывать к нам группы диверсантов со взрывчаткой. По ночам с транспортных самолетов на парашютах то и дело спускались группы агентов – завербованные советские военнопленные во главе с немецкими кадровыми офицерами абвера. В основном это были запуганные, затерроризированные люди, хотя были и идейные, даже перебежчики... Высадившись, партии парашютистов распадались на пары, группки и расходились кто куда в соответствии со своими заданиями. В их картах были помечены лакомые цели: мосты через реки Кубену и Северную Двину. Переправы через эти водные артерии пропускали многочисленные грузы, что текли вглубь страны из северных портов СССР, куда в свою очередь прибывали транспорты со всем необходимым из Англии и США. Ленд-лиз!

– Насколько эффективны были действия диверсантов?

– Отец, боровшийся с ними в войну, потом рассказывал, что наша контрразведка почти не дремала, допустив лишь две оплошности: враг подорвал мост через Кубену, создав затор на три дня. И еще раз у них получилось диверсия севернее – под узловой станцией Коноша в соседней Архангельской области. Там заминка составила всего два дня. Ремонтники трудились героически, посменно, ночами – и особого срыва поставок грузов на фронт немцам добиться не удалось.

Именно поэтому властям нужны были мы – местные ребятишки – знатоки родного края, способные заметить чужого, не виданного ранее человека (всех своих ведь назубок знали!). Того, кто ведет себя подозрительно, странно, одет не так, как обычно, говорит с акцентом, с особенным прононсом, отличным от нашего северного говорка… Нужно было больше «ушей», «глаз». Чем больше их – тем гуще сеть, через которую приходилось просачиваться диверсантам к целям. Тем больше шанс, что тревога будет поднята вовремя – и подрывники будут спугнуты или пойманы! Когда контрразведка засекала место высадки (их частенько сдавали наши агенты, что скрывались среди вербуемых коллаборационистов), нас привлекали к оцеплению. Даже лишняя пара глаз, пара винтовок могли помочь в облаве на диверсантов, чье ремесло имело успех только при условии полной скрытности. Оцепление – вот это уже было настоящее испытание для подростка!

– И как результаты?

– Тех, кто взорвал мост через Кубену, схватили. Стоим мы, помню, цепью, словно охотники, ждем – не появятся ли чужаки? Всматриваемся в зеленое марево леса, контролируем определенную территорию. И вдруг видим: контрразведка в форме цвета хаки ведет пойманных! Те одеты в полувоенную одежду вроде наших красноармейцев. А за ними, сгибаясь от тяжести, тянут их оружие, взрывчатку, снаряжение, карты… Поначалу «засланные казачки» использовали все немецкое, но позже диверсанты стали засылаться со всем советским. В тот раз, помню, идет капитан-особист, несет ружье по типу нашего тульского охотничьего, и нахваливает: с виду обычное, а баллистика у него заправская боевая. Производства концерна «Зауэр». Откуда у людей на нашей территории такое может быть? Понятно – агенты…

– У вас такие познания в вооружении и экипировке! Вряд ли ребят допустили бы к трофеям…

– Сам видел и держал в руках. Однажды в 1943-м наши правоохранительные органы взяли с поличным большую группу человек в 200. Улов трофеев был такой большой, что часть вещей на радостях с барского плеча подарили нам – «ястребкам». Там были подсумки, консервы, электрические фонари. Последним мы были рады: своих отечественных на отряд было всего несколько, батарейки были в дефиците, а тут такая щедрость! Мы радовались, приписывали часть успеха на свою долю. Какая же это сладкая вещь – добыча!

– Так понимаю, не все всегда проходило гладко…

– Не без того… Одного парня из соседней школы, который входил в такой же отряд, как наш, подстрелили – диверсанты оказали сопротивление. Еще один подорвался на мине – они и таким не брезговали. Мы как узнали об этом, так сразу подтянулись: стали ответственнее, серьезнее – и обошлись без боевых потерь. Лишь один мальчик простудился и умер, а остальные, в том числе три друга – я, Юрий Дементьев, Алексей Смирнов – остались невредимы.

– Как проходили ваши вполне себе взрослые будни в «командировках»?

– Весело, дружно, хотя и не без эксцессов: однажды трое пацанов подрались из-за еды – сказались прежние обиды. Но такое было редкостью: опасность, трудности задач сплачивали, к тому же люди того времени были намного требовательнее к себе, чем сейчас. Моя служба в «ястребках» длилась полтора года: весь 1943-й и часть 1944-го. С середины предпоследнего года войны немцев отбросили очень далеко от наших краев – и абверу третьего рейха стало не до Вологодского края.

Подписывайтесь на наш Telegram-канал Минская правда|MLYN.by, чтобы не пропустить самые актуальные новости!