29.07.2022
12:44
( обновлено: 29.07.2022 12:44 )
389

А судьи кто? Великие русские писатели и поэты попали под цензуру

НЕ ПОВТОРЯТЬ! НЕКУЛЬТУРНО! Русофобия в ЕС просто кипит и булькает! Запрещают всех и вся, что имеет хоть какое-то отношение к русским. А дабы никакая тонюсенькая поросль русскости не пробилась, включилась цензура. Так за что классики русской литературы попали под раздачу?

В промозглый октябрьский день начала 1800-х в бывшем доме Елагина на Большой Морской улице Петербурга, где располагалась канцелярия генерал-губернатора Михаила Милорадовича, было многолюдно как никогда. Публика всё непростая…

То была интеллектуальная элита Российской империи — Толстой, Достоевский, Пушкин, Лермонтов, Куприн… Маститые писатели и поэты, известные стране и всему миру, толпились в приемной нового заместителя генерал-губернатора по цензурной работе Льва Цветаева, два дня как назначенного на эту должность.

«Печатное русское слово фильтруй неистово, — напутствовал Льва Алексеевича Михаил Андреевич. — Судят о нас по читанному. Бед в России немало. Но дороги исправим, дураков — образумим. А вот нравственное здоровье общества по щелчку пальцев не излечить… Только на тебя, друг, надежда. Твой опыт на посту декана нравственно-политического факультета Московского университета поможет нам отделить зерна от плевел в книгах.

Тот и отделял. Неистово.

Первым вошел в кабинет Толстой.

— Так, Лев Николаевич, — вместо «здрасьте» приветствовал его Цветаев. — «Войну и мир» из книжных магазинов и публичных библиотек изымаем. Прочитал про Наташу Ростову — и оторопь меня взяла. Такая молодая, вся такая красивая — и по рукам пошла. Друбецкой, Денисов, Болконский, Курагин, Долохов, Безухов (это только те, кого я запомнил)… Ну не могла русская дворянка позволить себе такое! Вы дискредитируете высшее общество России! Мы — не какая-нибудь там Франция! Вы не знаток человеческих пороков, вы их выдумщик!

— Позвольте, Лев Алексеевич, — не согласился Толстой. — Но вы сами на каждом углу рассказываете, как «окучиваете» графиню Лопухину. А она, между прочим, тоже дама замужняя. Компрометируете ее…

— Но прошу заметить: я про Лопухину рассказываю. Не пишу. От слов можно отказаться, а что написано, то потом топором не вырубишь… Кстати, хорошая мысль: ходите и вы по салонам, рассказывайте про Ростову. А еще про Каренину. Прочитал я рукопись. «Анну» не печатаем. Потому что опять — про разврат. Опять ваши выдумки. Как могла такая умная светская дама, как Анна Каренина, в свои 28 лет, после 10 лет брака, отказаться от 58-летнего Алексея Каренина, солидного чиновника, с положением в обществе, и увлечься ветреным щеголем Вронским?! Какой пример она показывает своему 9-летнему сыну?! Ваш роман подпадает под статью о публичных действиях, направленных на дискредитацию армии России и российского дворянства… Хотите, чтобы он был опубликован, — перенесите действие в Лондон. У них там романы джентльменов с кузинами — как само собой разумеющееся. Более того: обществом такие связи всячески поощряются. Иногда жалею, что у меня в Англии кузин нет. В общем, назовите Анну — леди Чаттерлей, вместо Каренина пусть будет какой-нибудь Клиффорд Чаттерлей, а Вронского сделайте, к примеру, Оливером Меллорсом… И тогда мы ваш роман напечатаем…

Следующий!

***

Следующим был Куприн.

— Прочел, Александр Иванович, вашу «Яму», — без обиняков начал Цветаев. — Вам что, больше не о чем писать? Чего вы вцепились в эту проституцию в Российской империи? Да еще в таких подробностях, так детально… В 15-й главе — просто наиподробнейшее описание заведения Анны Марковны Шойбес на Малой Ямской. Да-да… Не удивляйтесь. У меня там абонемент. Годовой. Знаю, о чем говорю. Но я ведь, заметьте, не пишу об этом. И вы не пишите. Секса в Российской империи нет.

Пишите про салуны на Диком Западе. В конце концов, их проституция, в отличие от нашей, веселей и жизнерадостней. Вдохновляет жить. А после вашей «Ямы» — только в яму. Метр на два. Жить не хочется. Оптимистичней надо. Так что меняйте тему. Пишите про хлеборобов, краснодеревщиков, извозчиков… А то прочтет вас однажды какой-нибудь Кунин и напишет свою «Интердевочку». Дурной пример заразителен…

Следующий!

***

— Михаил Юрьевич! Недавно думал о вас. Когда разговаривал с Толстым про его Ростову. Ваш Печорин — из того же теста. У него Наташа меняет как перчатки мужчин, а у вас Печорин меняет как перчатки женщин: Бэла, Мери, Вера, ундина, Карагёз… Карагёз — это лошадь? Извините, всё смешалось… И опять в центре скандала — русский офицер и его «честь имею!» Так не пойдет. Определитесь, наконец, с героинями, остановитесь на какой-нибудь одной. И заголовок ваш — никуда не годный. Герой нашего времени в беспрерывном поиске блуда. И когда?! Когда Россия-матушка ведет войну на Кавказе! Когда все свои устремления молодые люди должны направлять на победу над горцами! Меняйте сюжет. Иначе не опубликуем…

Следующий!

***

— Пушкин? Про «Онегина» — забудь. Твой главный персонаж — за рамками приличий! Я еще могу понять, когда 48-летний Каренин соединяется с 18-летней Анной. Но тебя совершенно отказываюсь понимать. 26-летний Онегин пытается совратить 13-летнюю девочку:

…Всё те же слышать возраженья,

Уничтожать предрассужденья,

Которых не было и нет

У девочки в тринадцать лет!..

***

После Пушкина был Грин.

— Александр Степанович! Ты — единственная моя отрада. Твой рассказ «Измена» — как бальзам на душу. Если честно, я ничего толком не понял, но имена героев подсказывают, что все это — не в России. Бутс, Томас, Лей, Джесси, Брентган… Англосаксы. Их нравы, не наши. Отдаем в печать…

Кто там за тобою? Достоевский? Зови…

***

— Федор Михайлович, твои «Бесы» до дрожи меня проняли. Твою рукопись уж третий раз перечитываю. Особенно план действий «ниспровергателя основ» Верховенского: «Мы уморим желания; мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве… Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет пускать и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, единственно, чтоб не было скучно… Но одно или два поколения разврата необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, вот чего надо!» Твой роман — в долгий ящик. Под скатерть. На полку. Не дай бог такому случиться…