Секреты сталинградских пленных: о чем говорили разгромленные вражеские командиры в плену

82 года назад на реке Волге случилось небывалое. 3 февраля закончилась Сталинградская битва, в ходе которой впервые советской стороне сдалось сразу более 110 тысяч солдат и офицеров противника. И каких! По большей части немецких, представителей лучшей армии Европы: доселе подобные результаты были только в Отечественную войну 1812 года — тогда руки подняли сотни тысяч лучших воинов Европы — французов и их союзников.

Под Сталинградом в числе 2.500 офицеров руки подняли 24 генерала во главе с генерал-фельдмаршалом Фридрихом фон Паулюсом. О судьбе плененных генералов и самого Паулюса мы хорошо знаем буквально по годам: кого ждал суд и срок, кого — плен и возвращение домой… А вот чем дышала эта «теплая компания» сразу после своего пленения — в первые дни февраля 1943-го, какие мысли бороздили воспаленный пленением мозг поверженных противников мы узнали сравнительно недавно.

Инкогнито из… штаба Донского фронта

Стенограммы разговоров высокопоставленных пленных немцев и румын были рассекречены в 2022-м, в ноябре того же года напечатаны в историческом иллюстрированном журнале «Родина». К пленным сразу же, с 31 января 1943-го, приставили двух человек, хорошо знавших немецкий язык — одного явно, другого тайно, под видом рядового-истопника из хозяйственного взвода. Персона второго «засланного казачка» — оперуполномоченного КРО ОО НКВД Донского фронта старшего лейтенанта госбезопасности Евгения Тарабрина (кстати, его отец — уроженец Мядельского края Минщины) — широкой публике неизвестна. А слушающего пленных урывками, в момент сопровождения военного переводчика разведотдела штаба Донского фронта техника-интенданта первого ранга Льва Безыменского любители отечественной военной истории знают хорошо. Лев Александрович дошел до Берлина, допрашивал первых лиц павшего рейха — Германа Геринга, Вильгельма Кейтеля, стал кандидатом исторических наук и автором бестселлеров о первых лицах нацистской Германии.

О чем же говорили меж собой, не опасаясь быть понятыми, командиры поверженных вражеских соединений и их командующий? Как вели себя, отзывались обо всем произошедшем, в каких красках видели будущее? Об этом «истопник» Тарабрин и сидевший у слухового окна в сенях дома с пленными хутора Заварыгина Безыменский изложили в отчетах, визированных членом Военного совета Сталинградского фронта Никитой Хрущевым и легших на стол Верховному главнокомандующему Вооруженными Силами СССР Иосифу Сталину. Это произошло в апреле 1943 года, когда у советского политического руководства возникла мысль о формировании Национального комитета «Свободная Германия» из числа благонадежных военнопленных.

Табак и печенье для арийцев

Первое, что услышал Лев Безыменский в первый час своего «дежурства» в доме с военнопленными — генералами Германии и Румынии Дреббером, Димитриусом, Вульстом, Даниэльсом, Шломмером, Дюбуа, Ринальди — отзыв о маршале артиллерии Красной Армии Николае Воронове, руководившем допросами высокопоставленных невольников. Вернувшийся с беседы у Николая Николаевича пленный генерал-лейтенант Гельмут Шломмер назвал собеседника «крупным военным» и высоко отозвался о его профессиональном уровне: «Маршал… очень убедительно обрисовал обстановку и его доводы были веские». Личность Воронова, вызвавшего на допрос самого Паулюса, также оценена последним. По словам псевдоистопника Табарина немецкий генерал-фельдмаршал отозвался о равном по званию очень просто, без пиетета.

— «Ну, как маршал? —– спросил Шмидт (генерал-лейтенант, командир штаба 6-й армии. – Авт.).

— Маршал как маршал.

— О чем говорили?

— Предложили приказать сдаться оставшимся, я отказался. …Я попросил за наших раненых солдат. Мне ответили — ваши врачи бежали, а теперь мы должны заботиться о ваших раненых».

Вскоре мнение о Воронове у Паулюса изменилось: «Кстати, маршал оставляет приятное впечатление. Культурный, образованный человек. Прекрасно знает обстановку. У Шлеферера интересовался 29-м полком, из которого никто не попал в плен. Запоминает даже такие стороны».

Чуть позже Паулюс приглушил свойственную ему холодность и обнаружил удивительную зашоренность взглядов на все советское, стереотипность мышления, которому были подвержены в Германии даже такие высокие чины, как он:

— «А Вы помните этого из НКВД с тремя отличиями, который сопровождал нас? Какие у него страшные глаза!

— Адам ответил: «Страшно, как все в НКВД».

Вообще, зрелые размышления часто чередовались с на диво мальчишескими суждениями. Так, Лев Безыменский зафиксировал такие умозаключения: «…Русские офицеры гораздо менее дисциплинированные, чем немецкие». Прочие присоединились, говоря, что русские офицеры очень много обещают, но мало выполняют… обещали доставить папиросы и водки, но до сих пор ничего из этого нет. Другой ответил: «Верно, на передовой линии офицеры дисциплинированные, а это здесь в тылу». Военные преступники, уморившие голодом в подведомственных им концлагерях «Россошки», «Питомник», Дулаг-205 сотни советских военнопленных, смели заикаться о несвоевременном привозе им курева и выпивки! К слову, уже на следующий день немцам доставили папиросы и кондитерские изделия.

Страсти по бритью, баня и другие «ужасы» заключения

Ночь со 2 на 3 февраля Лев Александрович провел в другом доме с тремя генералами, куда прибыла новая партия пленных того же звания. По приезду последних бывший генерал-полковник Вальтер Хейтс встал и спросил о судьбе северной немецкой группировки в котле окружения. Экс-генерал-полковник Штреккер из новоприбывших махнул рукой со словами: «Все кончено!». Далее последовала долгая скорбная перекличка: кто кого видел из знакомых в последний раз — оказалось, что некоторые погибли, часть генералов покончила с собой, судьба некоторых пока неизвестна…

Спесь немецких военных продолжала держаться на высоте еще долгое время: разумное во все времена требование к заключенным сдать все колюще-режущие предметы было встречено в штыки. Это отметил как Безыменский, так и Тарабрин. При заявлении, что Паулюсу и сопровождающим его бывшим генералам Шмидту, полковнику Адаму необходимо сдать ножи, бритвы и все острые предметы, генерал Паулюс спросил: «И вы это просите фельдмаршала?». «Генерал-лейтенант Шмидт в явном возбуждении заявил: «Ваше требование является издевательством над главнокомандующим армии и полным нарушением данных нам обещаний. Мы будем жаловаться на вас главнокомандующему Рокоссовскому. Вы имеете дело не с простым ефрейтором, а с фельдмаршалом. Неужели вы думаете, что генералы немецкой армии будут резать себе вены перочинными ножами?». Сев в машину, Паулюс сказал: «Вы меня просто рассмешили, когда стали отнимать ножи и лезвия. Этой моей бритвенной машинкой можно только массировать лицо. Это, видимо, всюду распространенный бюрократизм». И в то же время пленные советские генералы, например, генерал-лейтенант Дмитрий Карбышев в плену был лишен бритвы и старался поддерживать опрятность… окопным способом Первой Мировой и Гражданской войн — «по-свинячи». Поджигать щетину спичкой и тушить подбирающееся к коже пламя мокрой тканью. Зная, что его казнят, высокопоставленный узник Маутхаузена встретил смерть без волос на впалых щеках: по воспоминаниям выживших Дмитрий Михайлович не преминул «побриться» даже в свое последнее день. Как трагедию отмечал отъем конвоирами бритв, лезвий в разговоре с только очутившимся в плену коллегой и бывший генерал-лейтенант Карл Роденбург: «Здесь тепло, кормят очень хорошо, однако, русские обыскивают и отнимают все острое, даже перочинные ножи». В конце концов после долгих запросов Паулюсу и его бывшим подчиненным оставили неопасные бритвы.

Ряд старших офицеров отверг баню, однако Паулюс, с энтузиазмом принимавший предложения помыться, уговаривал следовать своему примеру других пленников, говоря, что в России бани «очень хорошие и в них всегда тепло». После первого же опыта все без исключения генералы регулярно посещали это общественное заведение.

Плен пленом, а обед по расписанию: именно так думал не терявший хладнокровия даже в плену Паулюс. Первый (!) вопрос, что значится в стенограмме подслушанных речей, который он задал при вхождении в дом для содержания генералов, был именно о еде: «Будет ли ужин?». Принесенная еда была поглощена фельдмаршалом, его адъютантом и генералами 6-й армии в полном молчании. Проникнутые предубеждением о том, что в СССР все плохо, старшие офицеры все же высоко оценили питание. «В течение примерно 15 минут стояла тишина, прерываемая отдельными фразами — «передайте вилку, еще стакан чая» и т.д. Закурили сигары. «А ужин был вовсе неплох», — отметил Паулюс. «В России вообще неплохо готовят», — ответил Шмидт». Маленькой сенсацией для плененных стало советское печенье! Пропаганда Йозефа Геббельса, долгие годы вещавшая о России как стране варваров, сформировала догматы, единые как для рядовых, так и для фельдмаршалов — в Совдепии нет ничего хорошего! «Среди прочих блюд, поданных на стол, — кофейное печенье.

— Шмидт: «Хорошее печенье, наверное французское?».

— Адам: «Очень хорошее, по-моему, голландское».

Одевают очки, внимательно осматривают…

— Адам удивленное: «Смотрите, русское».

— Паулюс: прекратите хотя бы рассматривать. Некрасиво».

Сталинградская битва глазами побежденных

Отдельный интерес советских военачальников, которые вели официальные допросы, и у оперативников разведотдела Донского фронта вызывали мнения пленных о только отгремевшей битве, их оценки произошедшего. Постепенно отойдя от шока пленения и первых допросов, согревшись в хорошо натопленных помещениях просторных хат, отъевшись, бывшие высокопоставленные военнослужащие вермахта разоткровенничались об агонии окруженной в Сталинграде и окрестностях группировки. Интересны свежие, с пылу с жару, впечатление побитых военачальников, оценки масштаба катастрофы и будущих действий воюющих сторон.

Так, бывший генерал-лейтенант медицинской службы Отто Ринольди заявил: «…Все-таки немцы понесли совершенно невероятные потери в людях. Другой ответил: «Как мне сказал сам Паулюс, в начале окружения у нас было 270.000 человек (плюс более 60.000 из 4-й танковой армии, итого более 330.000. – Авт.). Мы вывезли на самолетах 30.000 (по современным данным — не более половины от этой цифры. – Авт.), остальные остались здесь». Третий возразил: «Но зато мы выполнили свой долг».

Старший лейтенант Тарабрин смог описать реакцию врагов на принесенную им только выпущенную в свет «Красную Армию» с передовицей «В последний час»: «Оживление. Интересуются — указаны ли их фамилии. Услышав приведенный список, долго изучали газету… Особенно заинтересовались цифрами трофеев. Обратили внимание на количество танков. «Цифра неверная, у нас было не больше 150», — заметил Паулюс. «Возможно, они считают и русские (имеются в виду поставленные в строй трофеи. – Авт.) — ответил Адам. «Все равно столько не было». Официальные потери противника с января по февраль 1943 года в захваченной исправной боевой технике — 166 танков и САУ. Многочисленные уточнения более поздних времен показали, что цифра реалистична. Кстати, для съемок эпопеи «Сталинградской битвы» 1949 года использовали трофейную технику, взятую на Волге шестью годами ранее — картина до сих пор считается у знатоков отечественного кино полотном, в съемке которого привлекли такое число оригинальной, воевавшей боевой техники. Там же, кстати, в качестве статистов сами себя в массовых сценах играли пленные гитлеровцы. Киносъемки 1948 – 1949 годов стали последним пунктом перед отправкой в Германию крупной партии пленных, содержавшихся в лагерях Сталинградской области.

Артур Шмидт, экс-генерал-лейтенант, в продолжение дискуссии отпустил фразу, смысл которой позже подытожит мнение о произошедшем массы пленных офицеров и генералов. «Всю историю этих четырех месяцев можно охарактеризовать одной фразой — выше головы не прыгнешь», — это размышление бродило среди командного состава еще ранней осенью 1942-го. По мнению трезвомыслящей части гитлеровцев им не нужно было увлекаться продвижением в город, а лишь осадить его по внешней черте. Не тратить на битву драгоценные подкрепления, перенаправить их на поддержку забуксовавшего наступления на Кавказ — и перебраться через главный Кавказский хребет. Это дало бы шансы на скорую победу в войне против СССР: привело бы к захвату драгоценных бакинских залежей нефти (свыше 87% всей добываемого черного золота страны), а также возможно побудило бы к открытому переходу на сторону Германии Турции. Последняя уже провела масштабную мобилизацию, развернув вдоль границы по разным данным от 16 до 50 своих дивизий! У нашего Закавказского фронта на тот момент было 200.000 штыков, в большинстве своем стрелковые части из новобранцев. Именно поэтому идея фикс по захвату Сталинграда позже станет восприниматься взятыми в котле окружения немцами как авантюра Гитлера и побудит ряд из них на вступление в «Свободную Германию». Половину подписантов листовки Паулюса к немецкому народу от октября 1944 года составят бывшие военнослужащие, взятые в плен на Волге — это будет их протест против волюнтаризма, как сказал Шмидт, «последних четырех месяцев»…

Последние слова Паулюса и Шмидта в той дискуссии 1 февраля 1943-го оказались пророческими:

« — Шмидт: До середины марта (1943 года. – Авт.) они, вероятно, будут наступать».

— Паулюс: Пожалуй, и дольше».

— Шмидт: «Остановятся ли на прежних границах!?»

— Паулюс: «Да, все это (контрнаступление под Сталинградом и окружение 6-й армии. – Авт.) войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства противника».

С вами не поспоришь, господа бывшие военачальники! Битва вошла в анналы мирового полководческого искусства, а вы в эту историю влипли с клеймом «Проигравшие».